Как встретили русских народы Сибири
Даже если бы русские не пытались подчинить себе народы северо-востока Сибири, «провоцируя» их на конфликты, те все равно проявляли бы агрессивность, которая детерминировалась их восприятием русских как “чужих - врагов”, подлежащих уничтожению. Именно поэтому коряки и чукчи нередко сами выступали инициаторами столкновений. К нападениям на русских их подталкивала и такая немаловажная причина, как потребность в приобретении материальных ценностей. Характерно свидетельство Я.И. Линденау, лично изучавшего коряков: «Чужим они подарков не делают, сами же охотно принимают подарки, но если им что дают, то они это не ценят, а рассматривают как некую обязанность, при этом исподтишка дарителя высмеивают, полагая, что все имеющееся у чужого принадлежит им, да еще ищут повода его убить и завладеть его имуществом».
Уместно будет напомнить, что и многие другие народы Сибири XVII в. были склонны к ничем не спровоцированным, говоря современным языком, нападениям на русских. В их числе, например, ханты-мансийские племена, для которых, по словам С.В. Бахрушина, «война и военный грабеж долгое время были главным средством существования». Аналогичным образом поступали и некоторые из обитавших в западносибирской тундре самодийских племен (в особенности юраки - «юрацкая кровавая самоядь»). Объектами их нападений становились как остяцкие, так и русские поселения, партии служилых людей, следовавших с казенными грузами Северным «чрезкаменным» (через Урал) путем. Немало русских бывало при этом убито и ранено, случалось, что они по нескольку дней «сидели от той самояди в осаде». Как выяснили еще Н.Н. Оглоблин и С.В. Бахрушин, грабеж провозимых «с Руси» и «на Русь» продовольственных запасов и «соболиной казны», охота за потерпевшими крушение в Обской губе судами стали для некоторых ненецких родов чуть ли не постоянным промыслом. Отрицание этих фактов некоторыми современными авторами не выдерживает никакой критики.
О воинственных наклонностях и постоянных набегах на русские селения кочевых народов лесостепной и степной зоны Сибири имеется еще больше сведений, также давно введенных в научный оборот. Причины, побуждавшие кочевников к набегам на земли оседлых соседей, в Сибири были теми же, что и во всем мире, и стары как мир. Военная активность степняков коренилась в особенностях самого кочевого образа жизни: слабые производительные силы кочевого общества не могли обеспечить его всем необходимым, а периодические падежи скота и прогрессирующая при росте населения нехватка пастбищ вообще ставили кочевые сообщества на грань голодной смерти. Грабежи соседей представлялись кочевникам наиболее доступным выходом из материальных затруднений, являясь традиционным элементом ведения кочевого хозяйства, а наиболее удобным объектом для набегов чаще всего становилось оседлое, земледельческое население - вследствие его малоподвижности, распыленности и отсутствия у большинства воинских навыков. Даже современные апологеты «кочевых империй» (как, например, монгольский журналист Ч. Чойсамба, преисполненный «чувством национальной гордости» за деяния Чингисхана и Батыя) признают, что война служила для кочевника «главным источником жизни».
В освещении истории русско-аборигенных отношений на севере Азии обращает на себя внимание давняя традиция нашей историографии: детально описывая (и осуждая) «жестокости» русских по отношению к аборигенам, исследователи умалчивают или упоминают лишь вскользь о «жестокостях» аборигенов по отношению к русским. Харьковский профессор П.Н. Буцинский, который в конце XIX в. попытался заострить внимание на фактах последнего рода, был заклеймен советской историографией как «откровенный колонизатор» и «реакционер». Но в особенностях менталитета одной воюющей стороны вряд ли можно разобраться, не рассматривая в тех же аспектах другую сторону. И в последнее время в печати все чаще появляются материалы, позволяющие рассматривать русско-аборигенные отношения всесторонне. Отдельно следует сказать о боевом духе противников русских казаков. Современники отмечали, что крайней свирепостью и коварством отличались все сибирские аборигены, включая кузнецких татар (будущих шорцев). Иногда их безосновательно обвиняют в кротости и пассивности - напрасно. Более 20 лет кузнецкие татары ожесточенно сопротивлялись русской экспансии, беспощадно расправляясь с отдельными группами русских казаков.
О былых нравах народов Сибири сохранилось немало свидетельств ученых, путешественников, чиновников и других современников. Юкагиры, например, характеризуются в этих отзывах как «кроткое», но вместе с тем «воинственное, на войне жестокое племя»; коряки - как «искони вероломные», «прегрубые, сердитые... злопамятные и немилосердные люди», которые «к убивствам человек кровожаждущие... ненависливы и противозлобны и ни с чего чужеземца убивают». Ительменам, по мнению европейских наблюдателей, были присущи «геройский дух» и «ужасающая жестокость». Отличительными чертами этих обитателей Камчатки назывались «ярость, ненависть, лицемерие», порождающие «войны как между собою, так и с соседними народами». Чукчи же, по словам анадырских жителей, вообще «из всех племен в крае были самые воинственные». А современный исследователь истории межэтнических отношений в России ХVI-ХVIII вв. В.В. Трепавлов отмечает такие особенности менталитета чукчей: считая себя единственным «избранным народом», они «относились ко всем своим соседям крайне высокомерно (что отразилось в языке и фольклоре)».
Приведенные выше свидетельства современников, возможно, слишком субъективны и односторонни, чтобы полностью доверять им, но в распоряжении исследователей имеются аналогичные сведения чисто информативного характера, не содержащие каких-либо субъективных оценок. Из них мы знаем, например, что крайняя жестокость тазовских самоедов проявлялась в «поругании» даже убитых врагов - победители у них «носы и у рук персты резали». Енисейские киргизы отрезали уши и носы и у живых пленников. Жестоким истязаниям, как отмечают современные исследователи, подвергали перед смертью пленных русских и татары-кучумовичи с калмыками: «мучили... руки и ноги отсекали и тело резали». Но особенно изощренные, чудовищные по жестокости пытки и казни, по описаниям очевидцев, применяли к захваченным врагам народы северо-востока Сибири, в особенности чукчи: «жгли, резали, кишки из живых мотали, вешали за ноги и всякие делали надругательства». Более подробное изложение этой «антологии» пыток и казней здесь вряд ли уместно: прошу поверить, что перед ними меркнут самые жестокие способы расправы русских со своими врагами в Сибири, документальные данные и свидетельства современников ничего не сообщают о случаях столь жестокого обращения русских с пленными.
Размышляя над этой стороной русско-аборигенных отношений, О.А. Митько усматривает во многих действиях сибирских служилых людей не жестокость и коварство, а военную хитрость. «Точно так же, - пишет он, - ее можно увидеть и в “коварстве” противников русских, когда, заплатив ясак и приняв сборщиков “с честью и любовью”, ночью на них нападали или, выбравшись из юрты, сжигали заживо спящих казаков... Законы войны везде одинаковы, и жестокость по отношению к врагу очень часто является лишь одним из способов доказательства своей силы». Объективная неизбежность проявления такого рода человеческих качеств отмечается и А.С. Зуевым. «И русские не отличались мягкосердечием. Жестокость порождала жестокость, и в результате возрастала взаимная ненависть и жажда мести, которые затрудняли переход от войны к миру».
Рассматривая стереотипы и особенности военного менталитета сибирских аборигенов XVII в., нельзя не учитывать, что война являлась непременным спутником (а нередко даже образом жизни) сибирских народов, и за столетия до проникновения русских за Урал у аборигенов Северной Азии формировались свои представления о том, что в противоборстве с врагом допустимо, а что нет. В этой связи вполне резонным выглядит следующее замечание А.С. Зуева (высказанное, правда, в порядке предположения): «На первых порах аборигены, исходя из собственных “социально-политических представлений”... воспринимали русских как равных, как представителей какого-то неведомого племени, случайно забредших на их территорию... с целью грабежа». И поскольку подобные ситуации были аборигенам знакомы (они «сами организовы вали отряды для грабительских нападений на соседей»), «что делать с незваными гостями... хозяева уже знали по собственному опыту взаимных набегов».
Разобраться в подобных ситуациях в целом и в вопросах военного менталитета в частности может помочь изучение фольклора тех народов, с которыми казаки контактировали в Сибири. В последнее время сибирскому фольклору стали уделять повышенное внимание не только филологи и этнографы, но и историки. Так, В.И. Кузьминых, анализируя чукотские мифы, демонстрирующие в основном крайне негативное отношение аборигенов к казакам, вместе с тем замечает: «Признание чукчами русских равными себе говорит о том, что пришельцы оказались достойными противниками. Чукчи относились ко всем своим соседям крайне высокомерно, и ни один народ в чукотском фольклоре, за исключением русских и самих чукчей, не назван собственно людьми». А.С. Зуев также обращает внимание на то, что в фольклоре народов северо-востока Сибири «русские изображаются как очень жестокие воины», но в то же время признает, что военные поражения аборигенов в столкновениях с ними «заставили их уважительно относиться к пришельцам». И такое отношение надо признать вполне естественным, если учитывать особенности менталитета того сурового времени, причем не только у народов Сибири и не только в XVII в.
По материалам: Никитин Д.Н., Никитин Н.И. Покорение Сибири. Войны и походы конца XVI - начала XVIII века.
#Покорение_Сибири@zloi_moscovit
